Год 1936.
Вчера был выходной. Днем позвонили с завода им. «Авиахима», сказали, что стратопоезд инженера Щербакова полетит завтра, 2 апреля, на предел — на 14 км. 2 апреля в 7 утра был на заводе. Поехали на аэродром. Холодно. На аэродроме стоит двухмоторный «Р-6» — у него Давыдов и Майер, за ним на тросе «Г-14» с Венславым и Рогатневым, дальше светло-голубой «Г-9» с Шевченко. Ему сегодня быть на «вышке», болтаться на планере в стратосфере. Шевченко весел, шутит. Щербаков нервничает. Я и Петр Носиков усадили Шевченко в кабину, проверили ремни, кислородные шланги. Старт, рывок, трос оборвался. Опять Шевченко замахал руками, отменяя старт, но на «Р-6» не заметили и поезд рванул с места.
— Отцепится, если что-нибудь не в порядке, — заметил Щербаков.
— Кто отцепится? Шевченко? Никогда в жизни! — засмеялся Носиков.
Поезд умчался кругами вверх. И только к часу дня все постепенно вернулись на аэродром. Кроме Шевченко. Он сел где-то около Клязьмы. «Р-6» был на 5000 м., «Г-14» — на 6000 м., а «Г-9» на 7 000 м. Оказалось, что оборвались тросы. Перед отлетом, одеваясь, Шевченко рассказывал забавные истории:
1. «Понадобилось мне как-то починить сапоги. Дело было в прошлом году. Я недавно ушел из Щелково на завод. В Москве чинить — надо ордер, а мне ходить не в чем. Сел в машину и смотал в Щелково. Приземлился, вышел, иду с сапогами по аэродрому — на встречу Алкснис. Я вытянулся, а сапоги проклятые под мышкой, рваные. Начвоздуха спрашивает: — «Зачем прилетел?» — «Сапоги починить, тов. начвоздуха, износились». Пронесло, засмеялся»
2. «Прилетает как-то Коккинаки на центральный аэродром из Щелково. Смотрим, он машину как-то боком сажает. Приземлился. Подбегаем: справа к фюзеляжу истребителя его велосипед привязан.»
Уехал с завода в 2 часа.
Ворошилов на заводе им. Авиахима.
Через пару часов по коридору раздался неистовый крик Зины Ржевской: «Бронтман, бросай все, иди к Янтарову». Пошел. — «Поезжай немедленно на завод «Авиахима». Там Ворошилов, Каганович и другие. Помчался, захватив фотографа Вдовенко.
Приезжаем, встречает секретарша директора Беленковича — Клавдия Алексеевна Липкина: «Слава Богу, везде вас искали! Догоняйте, он сейчас в таком-то цехе» Вместе с дежурным по заводу Слободским ринулись туда. Ворошилов вместе с нач ГУАП Л.М. Кагановичем, проф. А.Н. Туполевым и (вычеркнуто) осматривал новою машину завода. Он внимательно осматривал каждую деталь машины. Беленкович представил ему конструкторов Маркова и Скарбова. Военный приемщик Кузнецов, (вычеркнуто), непрестанно пикировались с Беленковичем по поводу отдельных деталей. Воршилов молчал, слушал, очень редко задавал вопросы. Он интересовался вопросом как удобно сидеть в этой машине, какая видимость, какое поле обстрела, удобно ли выкидываться. Беленкович приказал продемонстрировать скидывание бомб. Кто-то залез в машину, дал контакт. Бомбы остались на месте. Он снова взялся за контакт.
— Поздно, цель осталась позади, — засмеялся Ворошилов, — сейчас уже бесполезно сбрасывать.
Показали новый бензиновый кран «для умных людей» — говорит Беленкович.
— Нет, умные люди делали, — поправил Ворошилов, — а раньше делали дураки.
У него очень тихий голос, говорит он очень спокойно. Сзади кто-то поражается: наркому больше 50 лет, а какой свежий цвет лица, посеребрены только виски, блестящая выправка. Он чуть заметно прихрамывает, вернее чуть волочит ногу (вероятно, след ранения). Одет в форму, фуражку, светлое легкое застегнутое пальто с отворотами.
Пошли дальше.
Беленкович представил наркому Шевченко — «тот, который ходил на 11 км.» Шевченко стоял вытянувшись.
— Знаю. Как дела? — спросил Ворошилов.
Позднее, осматривая машину, на которой летал Шевченко, Ворошилов спросил его: «На какую высоту собираетесь еще?» Шевченко подумал: «Тысяч 14». Беленкович засмеялся «Мне он говорил 15. Значит — тысячу оставляет в запасе.» Засмеялся и Ворошилов.
Вышли на аэродром. Его развезло. Ворошилов вышел из машины и проваливаясь в снегу и лужах пошел к деревянному мостику впереди. Вылезли и другие. Машина с летчиком Калиншиным И.И. и диспетчером Слуцким поднялась в воздух, сделали два круга, прошли на полной скорости. Одновременно мимо прошел истребитель. «Быстро летает»- улыбнулся Ворошилов.
Летчики вернулись когда мы были в новом ангаре. Калиншин вытянулся перед маршалом.
— Машина мягкая, в управлении хорошая — доложил он.
— Скорость? Пробег? Работа тормозов? — спрашивал Ворошилов.
Затем он обратился к Слуцкому:
— Тесно или нет в задней кабине? Удобно ли стрелять? Обзор?
Затем он попросил Слуцкого сесть в пилотскую кабину.
— Откройте колпак! Закройте! Откройте! Закройте! — командовал он.
— А как вам нравится колпак? — обратился он к Шевченко. — Вы же на ней летали?
— Так точно, на ней! — ответил Шевченко — Я бы его немного переделал.
Беленкович представил инж. Щербакова.
— А, помню — сказал Ворошилов — Замечательная идея.
Ему рассказали о прошлых и сегодняшнем полете. Сообщили, что на «каланче» сидел Шевченко.
— Идет? — улыбаясь, спросил Ворошилов Володю.
— Хорошо идет!
— Не бросайте этого дела, у него большое будущее — сказал, прощаясь, нарком Щербакову.
Ворошилов дал несколько практических указаний Беленовичу, осмотрел другие машины и затем около часа участвовал вместе с другими приехавшими в техническом совещании у директора завода. Всего он пробыл на заводе больше трех часов.
Дали короткую заметку о посещении.
Л.Берлин — Т. Иванова.
Хотел восстановить в памяти историю гибели Берлин и Ивановой. Они готовились к прыжку давно. Еще прошлым летом Люба говорила Хвату: «Когда же будет получено разрешение?!» Наконец, разрешение было получено. Берлин и Иванова начали систематическую тренировку. они учились затягивать точно, определять время падения, управлять своим телом в полете, выходить из штопора.
Встретившись как-то со мной в Доме Печати, Люба усиленно просила при звонках ей домой ничего не говорить о прыжках: «Мама не знает, не надо ее беспокоить. Она с ума сойдет.»
За несколько дней до прыжка — 19 марта — мы сидели за банкетом в Центральном аэроклубе (по случаю прибытия первого парашютного десанта, вылетевшего в Смоленск, там прыгнувшего и прибывшего обратно на лыжах.)
Рядом со мной сидел Хват, против Нина Камнева, Слепнев и Тамара Иванова. Она шутила и рассказывала о своих последних прыжках, смеясь отказывалась от предложения Слепнева поехать в ресторан.
— Снимите меня с пивными бутылками, — попросила она меня. Я щелкнул. Затем в кабинете снял группу (она, Слепнева, Шахт и еще кого-то). После, на аэродроме, она мне все время напоминала про этот снимок и просила обязательно ей отпечатать. Я обещал.
На Люберецкий аэродром мы приехали в 10 часов 26 марта. Накануне мне домой позвонил Машковский и сказал, что разрешение наркома на прыжок получено. Еще но банкете я спрашивал Горшенина когда прыжок и он мне ответствовал: вот сегодня Берлин делала последний тренировочный прыжок с затяжкой в 40 секунд. Сейчас доложили наркому что все готово и будем ждать.
— Но ведь разрешение было?
— Да, но сейчас нужно новое — на прыжок.
Прыжок был назначен в 10 ч. утра. Собралось 15–20 газетчиков, представители «союзкинохроники», многочисленные фотокорреспонденты. Приехали нач. ЦАК{2}, нач. авиации ЦС ОАХ комдив Уваров{3}, мастер Забелин, летчики ЦАК — Алексеев{*24}, Демин и др.
Парашютистки приехали на автобусе позднее, около 12 часов. Машковский и Балашов прилетели на двух «Р-5» около 11. Люба и Тамара уже были одеты в меховые комбинезоны. У обоих на правой руке было привязано по два больших авиационных секундомера. Сразу их окружили газетчики, друзья. Весело и оживленно разговаривали.
— Какой раз вы прыгаете?
Б. — Это будет мой 50-й прыжок — сразу рекорд и юбилей.
И. — Я отстала. Это будет 47-й.
— А с затяжкой?
Б. и И. — У обоих — по ....
— Когда вы последний раз прыгали?
Б. — 19, с затяжкой в 40 секунд.
И. — 7-го, нормальный.
Иванова мне рассказывает: Знаете, мы тогда после банкета отправились со Слепневым в ресторан «Аврора». Я его уговаривала там танцевать. Он отказывался — «неудобно». Я говорю — сними ордена.
— Лазарь! — позвала меня Берлин — будете писать -обязательно укажите, что моя фамилия Берлин-Шапиро. А то Миша обижается. А он у меня хороший, его обижать не нужно.
— Хорошо, я напишу Л.Берлин-М.Шапиро, — пошутил я.
Она рассмеялась: — А это уже больше чем я просила.
В прошлом году, во время посещения Сталиным центрального аэроклуба Берлин дала ему обещание перекрыть мировые рекорды. И когда мы шли на аэродром, Рафаллович (близкий товарищ семьи Берлин, корреспондент газеты «Красный Спорт») передал мне просьбу Берлин помочь им после прыжка написать письмо Сталину о том, что обещание выполнено. Я, разумеется, согласился.
Пришли на летное поле. Парашютистки стали одеваться. Одели парашюты, шлемы. *** (вычеркнуто) подозвал Машковского и Балашова.
— Если земля будет прикрыта облаком или дымкой — прыжок отменить. Обязательно.
— Слушаем! — и обращаясь к парашютисткам: — смотреть на землю и секундомер.
— Так мы будем именовать тебя начальником старта, — сказал я .
— Как хотите — ответил ***.
Простившись с друзьями, парашютистки уселись в самолет. Задание было: с 5000 метров падать 80 секунд и на 1000 метров раскрыться. Позже фотографы рассказывали, что усаживаясь в самолет Иванова весело смеялась и кричала: «Дальше, чем в 100 метрах не раскроюсь! (если это так, то очевидно основанием служило, что Камнева раскрылась в 250 метрах от земли, Евсеев — в 200, Евдокимов — в 150)
Наконец оторвались. Один самолет, за ним другой поднялись. С Машковским — Берлин, с Балашовым — Иванова. Через 15–20 минут самолеты можно было разобрать с большим трудом. (В это время на поле с опозданием принесли запечатанные барографы.) Затем опять появились в виде маленьких блестящих тире. Вот они идут по направлению к аэродрому и над ним плавно расходятся в стороны.
— Видимо прыгнули! С такой высоты прыгуна заметить невозможно. Пустили секундомеры, гадали в какой части аэродрома раскроются. Пробные прыжки, предшествовавшие этому показали снос в сторону ст. Ухтомская.
Прошло полторы минуты. Парашютов не было нигде видно. Смотрим — один самолет резко идет на посадку почти пикируя. Кинулись к нему. Дать с Алексеевым сели в стоявший наготове У-2 и полетели осматривать окрестности.
Самолет Машковского рулил по аэродрому. В это время к *** подбежал связист и доложил:
— ***! С метеостанции сообщают, что они все время наблюдали за парашютистками в теодолит. Они скрылись возле того леска.
— А парашюты раскрылись? — тревожно спросил *** и обернулся — Прошу всех отойти.
Почуяв неладное мы бросились к машинам. На посадку шел самолет Балашова. Он несся почти не обращая внимания ни на что и сделал грубейшего «козла». Еще при их снижении мы все настороженно всматривались в задние кабины: м.б. девушки не прыгнули. Увы, кабины пусты! (Позже Машковский мне рассказывал: «...с 2000 метров я заметил, что дело неладно. Выбросились они отлично, как пуля. Я ждал раскрытия парашютов — не видно. Тогда резко спикировал. Смотрю с 2000– все стоят на месте, санитарка на месте. Значит где-то упали и вы не видели. Облетел кругом — нет, незаметно. Пошел на посадку Как сели — ни я ни Балашов не помним..»
Снизился и самолет Дать. Дать немедленно сел в аэросани и умчался с аэродрома. Мы — за ним. Выехали на шоссе, смотрим — едет «Скорая помощь». Мы за ней — на полном ходу по снегу нас обогнала машина ***. он сидел рядом с шофером бледный и взволнованный.
— Где упали? — спросил он деревенских ребятишек.
— Там, дальше — показали они.
Мы туда. Уперлись в колючую проволоку. Выскочили. На большом снежном поле, метрах в 70–100 от нас лежала Люба Берлин. Подъехавший врач возвращался обратно, носилки стояли рядом: им нечего было делать.
Мы стояли молча и ошеломленно От трупа шел ***, он на ходу безнадежно и (растерянно) убито всплеснул руками. Прошел мимо нас, обернулся:
— Все — сказал он горько. Махнул рукой и уехал.
У изгороди стоял муж Ивановой. Он положил руки на колючую проволоку, опустил на них голову и не двигался.
Комиссия пошла дальше к лесу. В 300–400 метрах от Берлин лежала Иванова. Парашюты у обоих были пораскрыты. Колхозники рассказывали, что видели, как они падали, в 30–50 метрах от земли раскрыли парашюты, но было уже поздно и парашюты мешком падали вместе с ними. Медицинское освидетельствование показало, что у Берлин сломаны все кости, у Ивановой — два ребра. Секундомеры Берлин разбились, у Ивановой показал 91,7 секунды, т.е. перетяжку почти на 12 секунд — т.е. на 700 метров.
Мы в тягостном молчании не прощаясь друг с другом уехали. На следующий день было опубликовано сообщение ЦКВЛКСМ и УСОАХ, 29-го их тела были выставлены в Доме Печати. В карауле стояли *********** (вычеркнуто очень много фамилий), летчики, турецкие летчики, Слепнев, и др. Мимо гроба прошло несколько тысяч человек. В 7 часов состоялась кремация. Во дворе крематория — митинг. Выступали *********** (вычеркнуто очень много фамилий)
Парашютные прыжки с затяжкой пока запрещены.
Похороны Павлова
Ночью 26 февраля 1936 г. мне позвонил Янтаров.
— Лазарь! С академиком плохо. Тебе завтра придется подъехать в Ленинград.
— Хорошо.
В 6 часов утра он позвонил снова.
— Академик умер. Билет заказан.
Утром 28 февраля я был в Ленинграде. Город — в траурных флагах. Прямо с вокзала я проехал в ... {4} Меня встретил фото[корреспондент] — Л. Халин и сообщил, что на квартире у академика на Васильевском острове творится что-то невообразимое: попы, знакомые, болельщики.
Вечером, когда гроб был уже установлен во дворце Урицкого, художник Меркуров рассказал мне забавную сценку. Он приехал в Ленинград с поручением правительственной комиссии снять маску с лица И.П. Павлова. С вокзала он отправился на Васильевский остров. Постучал в квартиру. Доносилось бормотание попов. Дверь открылась и вышел какой-то старичок.
— Что вам угодно?
Меркуров объяснил.
— Все это хорошо. Но ведь здесь, милостивый государь, частная квартира.
Обращение, давно неслыханное, взвинтило художника.
— Милостивый государь, если я не ошибаюсь, это квартира академика Павлова?
— Да, но как я имел вам возможность объяснить, это его частная квартира. Понимаете — частная, частная, частная!
И разгневанный старичок захлопнул дверь.
Ближайший сподвижник Павлова — доцент Денисов поведал мне три взаимно диаметральных эпизода:
1) Когда Павлов умер, его вдова Серафима Витальевна заявила:
— Иван Петрович принадлежал не только мне, но и народу. Полтора дня я буду делать с ним, что считаю нужным, а остальное время пускай он принадлежит народу, который имеет на него право.
2) Уходя из квартиры покойного один из ленинградских работников спросил:
— Ну, Серафима Витальевна, попов-то вы каких пригласите — тихоновцев или обновленцев?
— Обновленцев и на порог не пущу!
3) Во время последней поездки Павлова за границу (в Лондон) — в Париже, в гостиницу к нему пришли представители французской печати. Павлов их охотно принял и милостиво интервьюировался.
Неожиданно один из корреспондентов спросил у него
— Скажите пожалуйста, господин профессор, какие у вас отношения с советской властью?
Павлов рассвирепел. Он повернулся к сыну и Денисову и приказал:
— Передайте им, что мои отношения с советской властью это мое частное семейное дело и я никому не позволю вмешиваться в него. Пусть спрашивают меня о работах с обезьянами и собаками — это я им охотно объясню.
И.В. Сталин.
Товарища Сталина мне приходилось видеть много раз. На съездах, сессиях, некоторых заседаниях. Очень близко я с ним столкнулся два раза. Впервые это произошло во время V съезда советов в Большом театре. Не помню по какому случаю я поднимался вихрем по винтовой лесенке за кулисами и, стремглав выскочив на площадку, столкнулся лицом к лицу со Сталиным. Он шел в ложу. Сталин посмотрел на мое растерянное лицо, усмехнулся и прошел в ложу.
Второй раз я близко видел Сталина в Колонном Зале Дома Союзов в прошлом году на вечере, посвященном пуску московского метро (14 мая 1935 г.)
Реферировали заседание я и Хват. К тому дню, если не ошибаюсь, был выпущен (в основном сделанный нами) специальный номер. В нем, ежели не изменяет память, стояли и наши «одиннадцать километров под землей». Задание редакции было короткое:
— Реферировать все!
— А если выступит Каганович?
— Все равно записывать!
Хорошо. Выступил Каганович. Еще до начала заседания я с Хватом договорился о том, что я записываю первую половину заседания и смываюсь, затем он даст концовку, дабы не задерживать концовку. Поэтому я добросовестно записал блестящую речь Кагановича. До сих пор помню его слова: «в нем (каждом камне) радость наша, кровь наша, любовь наша». Я много раз слышал Кагановича, но, по моему, это была его самая яркая, самая темпераментная речь. Он увлек всех, зал неистово аплодировал, и я писал — сам горячий от возбуждения.
Во время речи Кагановича неожиданно пришел Сталин, Ворошилов, Хрущев......
Овация. Сталин приветливо кивнул кому-то в первом ряду.
Мне сразу стало ясно, что уходить нельзя. Да и Левка смотрел на меня умоляюще. Дали знать редакции и остались.
Неожиданно председательствующий объявил:
— Слово для предложения имеет товарищ Сталин.
Что поднялось в зале! Наконец Сталин начал речь. Она непрерывно прерывалась аплодисментами.
Хват подбежал ко мне:
— Будем записывать?
— Конечно!
И оба лихорадочно записывали. Стояли мы довольно близко, но иногда из-за аплодисментов было слышно плохо, но так как записывали оба, то ни одно слово не пропало.
Остальные газетчики даже не осмелились записывать. Надо сказать, что это было нелегко. Я несколько раз сам, до предела возбужденный и приподнятый общим настроением, дергал Хвата за рукав: забыв о блокноте и записи, он аплодировал!
Кончилась речь и мы помчались в редакцию. Прежде всего написали отчет о Сталине и привели дословно его речь, сопоставив две записи. Янтаров схватил ее с машинки и помчался к Поскребышеву.
Затем я продиктовал запись речи Кагановича. Янтаров приехал через час. Сталин внес в нашу запись только одно исправление, заменил слово «....» словом «....»{5}. Речь Кагановича опоздали визировать.
На другой день речь Сталина появилась только у нас. И через день все газеты вынуждены были ее перепечатать.
10 августа 1936 года. Москва встречала Чкалова Байдукова и Белякова. Когда машина приземлилась и начала затихать на поле, за черту зрителей выехало несколько закрытых машин. Побежали фотографы. Меня сначала затерли. Обнажив «лейку» побежал и я, прорвав цепь в наиболее слабом месте — сквозь музыкантов. Бегу. До машины около полутора километров.
На ходу обогнал Таля, Заславского, Финна, Геккера. Задыхался, а бежал. Вот уже немного осталось.
— Опоздали, садятся в машины — сказал кто-то идущий навстречу.
— Все равно добегу! — решил я и приналег.
Добежал. Смотрю, среди машин стоит группа людей. Ищу глазами Хвата. Не вижу. Неожиданно наткнулся на Чкалова. Он шел прямо на меня.
— Здравствуй, Валерий, поздравляю!
Он посмотрел на меня. На лице — улыбка, широкая, радостная, растерянная.
— Здравствуй, здорово, — сказал он, сделал движение обнять меня, затем махнул рукой, пожал мне руку и крикнул «Беги дальше!»
Я пробежал еще несколько шагов, отыскивая остальных, и наткнулся прямо на Ворошилова. В белом кителе он шел на меня. Я посторонился, обернулся и обомлел: рядом со мной шел Сталин! Это было так неожиданно, что я даже не сразу сообразил, что это Сталин. Мне бросилась в глаза пожелтевшая кожа его лица, и я подумал: как он постарел. Лицо у Сталина выглядело уставшим, долгой непрерывной усталостью. Но он был доволен, улыбался.
Кто-то, кажется Л.М.Каганович, упрашивал его выступить. Сталин дважды сказал:
— Да, надо сказать слово. Заслужили. Заслуживают.
К нему подбежали дети пионеры. Сталин обнял их и шел вместе с ними. Спрашивал их как зовут. (разговор с ними напечатан в «комсомолке» от 11.08.1936). Я шел все время рядом со Сталиным.
Обступили фотографы. Закричали:
— Бронтман, отойдите!
Я подумал, что им портить кадр и отошел.
Затем встретил Байдукова и Белякова. Поздоровались. Сталин, Ворошилов, Каганович, (.. зачеркнуто) сели в машины и уехали. Герои тоже.
Я нашел Хвата и пошел с ним к трибуне. Он мне рассказал, что Сталин и другие расцеловался с героями, обнимал их. Бросив Хвата на полдороге, я побежал вперед. Не добегая до трибуны, я заметил большую группу:
Сталин, Каганович, Ворошилов, Серго и другие, вместе с героями, стояли в ряд, и их снимали со всех сторон. Оказывается это фотографы их попросили и они согласились попозировать. Я тоже снял два раза и случайно заметил как между вождями проныривает мордочка Васильковского. Ах, как Гриша любит сниматься с большими людьми!
Затем все пошли к трибуне. Тут собравшиеся впервые узнали, что на финиш приехал Сталин и члены политбюро. Овации. Сталин, а за ним остальные поднялись на трибуну. Митинг открыл Серго, за ним говорил Ворошилов, затем Чкалов. (см. отчет от 11.08.36)
Я не записывал речей, а наносил бегло впечатления. Меня поразило как внимательно Сталин слушал Чкалова. Он смотрел на него неотрывно, а затем аплодировал, высоко подняв руки и редко хлопая.
Затем все сели в машины и уехали. Я дал отчет.
Записи событий, встречи (отрывки) 1936–1939
Аннотация: Разговоры с летчиками: Леваневским, Ляпидевским, Алексеевым, Чкаловым, Коккинаки, Громовым, Молоковым и пр. Рекорды и беспосадочные перелеты экипажей. Рассказы Чкалова, Белякова, Байдукова о посещении Сталина на даче.Банкет в Кремле — чествование папанинцев, речь Сталина.Гибель Бабушкина.Поездка с Вышинским.Встреча с Расковой, Осипенко, Гризодубовой, их полет на «Родине».Гибель Чкалова, его поиски, у его тела в Боткинской.Эпизоды встреч и бесед с Чкаловым. Встреча со Сталиным, Ворошиловым после экспедиции.ТЕТРАДЬ № 6. 21.08.1936– 14.03.1939 [ОТРЫВКИ]
Дополнение к записной книжке.
Во время митинга я стоял рядом с Кагановичем Л.М. Он вдруг нагнулся:
— Советская? — показывая на «лейку»
— Да. 15-я тысяча.
— Хорошо работает, не заедает?
— Хорошо.
— Хуже заграничных?
— Нет. Вот только пленка плохая.
Выступил Леваневский. Сказал две фразы и кончил.
— Вот арап, — засмеялся Каганович. — А сказал хорошо.
Митинг закончился.
— Ну, давайте сниматься — предложил Молотов.
— Я растрепанный, — замялся Сигизмунд.
— Я тоже — ответил Молотов.
Вечером был банкет в Моссовете.
Леваневский после рассказывал:
«Предложил я В.М. (Молотову):
— Полетим, В[ячеслав] Мих[айлович]?
— Да я бы с удовольствием, с Вами я без всякого червячка полетел бы.
Спрашивал — в чем особенности машины. Заинтересовался, когда Леваневский сказал, что заснял кино[камерой] весь путь и попросил отпечатать тов. Сталину, ему и другим членам правительства».
1936 год
См. записи — репортаж репортажа. Речь будет идти только о деловых встречах, событиях, штрихах. Необходимость такого дневника почуял очень давно, но все не мог собраться с силами.
Итак — путь начинается.
Коккинаки сегодня опять слетал. Услышав речь Сталина на приеме тройки (Чкалова и иных) в Кремле 13 августа Володя расцвел от предсказания Сталина. Когда я его несколько дней назад спрашивал — с чем полетишь (500 кг. он дожал до отказа, рекорд с тонной — за ним) он ответил:
— Собирался с тонной, а пойду с двумя — надо отвечать Сталину.
На аэродром я не поехал. Часа в три позвонил Спирину.
— Ну как?
— Коккинаки слетал. Уехал в город. На аэродроме ждет Алексеев.
— В газетах писать будем?
— Видимо да. Настроение хорошее.
Часа через полтора после Коккинаки в воздух пошел Алексеев с тонной. Как узнал позже — на старт Коккинаки все, кроме комиссаров опоздали.
Ночью Владимир позвонил мне в редакцию.
— С чем ты летал?
— С тонной.
— ?!
— Да так пришлось. Рядом стояли с таким грузом.
Днем позвонил Алексееву.
— Какие результаты?
— Еще не знаю. Вскроют в четыре. Думаю, что удачно.
За несколько дней до этого мы с Хватом (15–16 августа) приехали в Щелково. Должен был лететь Коккинаки. Оказалось, что у его самолета что-то оказалось не в порядке и Володя уехал. Но на метео-вышке стоял Алексеев.
Поднялись. Алексеев высматривал дыры в небе. Все в облаках. Надвигался вечер. Наконец посветлело. Взмыл. Его самолет вы видели все время. Через час 15 минут вернулся. Долго стоял на крыле, объяснял всякие вещи Архангельскому (шалил мотор).
— Какая температура?
— -48
В тот же вечер мне позвонил Кокки{6}.
— Цаговцы{7} говорят о 12000. Верно?
— Не знаю
— А температура?
— -48
— А, тогда все в порядке. Больше мне ничего не надо.
— Когда летишь?
— Завтра, рано утром.
Но Дап{8} не прислал комиссаров («я оштрафовал за то, что не явился не тренировку к параду 18.08)
Обработка барограммы огорчила ЦАГИ.
Я позвонил Чекалову — зам. нач. ОЭЛИД{9}.
— Пишем?
— Нет не надо. Считайте тренировочным полетом.
Вечером позвонил Володя.
— Результатов сегодня не будет. Запарились, с утра считали.
— У кого перспективы?
— У меня. Есть два варианта — 12350 м. и 12050 м. (рекорд его собственный — 11746)
— А у Алексеева?
— 12 100. Завтра будет считать с утра.
Вечером провожал ........ (вычеркнуто) на 36 конференцию ФАИ в Варшаву.
Алексеев (ЦАК) сообщил о своем желании лететь на «Грозе»
Днем в редакции был Ляпидевский. Трепался часа четыре.
Утром был в центр. аэроклубе на приеме французской авиационной парламентской делегации. В числе других были Кодос (толстый, краснощекий, грузный) и Боссутро.
.... (зачеркнуто) интервьюировал Кодоса:
— Что вы можете сказать о полете Чкалова?
— Не слыхал.
— А Громова (на «РД») ?
— К сожалению тоже не знаю.
— Кого из советских пилотов вы знатете?
— Россинского.
Зато Кодос с большой готовностью рассказывал о своих полетах над Африкой, показывал руками как болтает, как самолет пикирует, виражит и проч.
В конце завтрака, Боссутро благодарил за прием и виденное, сказал:
— Я надеюсь что французская молодежь пойдет по стопам советской молодежи.
За завтраком Кошиц рассказал интересные вещи.
После банкета я и Реут засиделись. Неожиданно приехал Коккинаки.
— 12 101 — объявил он с порога.
— Рассказывай!
Рассказал. Забавен эпизод с колпачком, который пришлось заменить письмами почитателей (см. отчет в «Я» от 24 авг)
— А у Алексеева?
— Даже считать бросили. Не вышло.
Коккинаки явно доволен тем, что у Алексеева не вышло.
Попутно он рассказал о приезде к нему неизвестной знакомой, студентки Новороссийского техникума, передавшей привет от родителей, потребовавшей свести ее с..... и получить какие-то документы в ВУСИС. Владимир просто и грубо предложил ей 60 рублей на билет до Новороссийска, дал еще 10 руб на еду и выпроводил, очень довольную.
Был у Прокофьева на даче. Болен. Лежит. Обсуждает какой-то план с Украинским. Трепались, рассказывали анекдоты, разговаривали.
— Обидно лежать. Фира, купи коньяку «О.С.» — вылечусь мгновенно.
— Какая сволочь Тардо и Тивель{10}
— Надо лететь Вот через два дня ждем погоды.
— Эх, какую бы статью можно было написать! Столько нового за этот год, объедение. Такая тематика!
(25-го напечатан мой отчет о Тушино. Хорош был Кокки на «ЦКБ» и пятерка)
Вечером позвонил Коккинаки. Он болен.
— Голову ломит, жуткий насморк. Лежу. Обидно. Сегодня должен был лететь, завтра надо было перегнать машину из Тушино. Знаешь, я позавчера что сделал? Вырулил от Райвигера{11} — да направился по дорожке к заводу. А дорожка перепахана. Ни разбежаться, ни взлететь. Я ее поднял на дыбы — все шарахнулись, и перелетел.
День непримечательный и сплошь разговорный. Прокофьев обещал, что завтра «погода наклюнется». Кокки уже готов лететь, да облачность не пускает. ...... (зачеркнуто) иронически повествует о том, как трудно сесть на ТБ-3 с полной нагрузкой.
Вечером позвонил Павлов из ВВА. Сообщил, что он сделал пятый прыжок со своими крылами. Спрыгнул с 3400. Планировал 140 секунд. v=15 mt/sek Делал развороты, виражи. На 400 раскрылся. Вот и все.
Вечером сидели с Левкой у Кокки. Делился своей жизнью, планами. Оказалось был в штрафном отряде — на «авиационном Сахалине», еле-еле унес оттуда ноги. Рассказал о прошлогоднем групповом полете на 12000 и о ужасах, свалившихся на него, после того, как начал фигурять на «ЦКБ-26».
Поведал забавные россказни Алексеева о нем: спортивные-де комиссары пишут то, что хочет Коккинаки, а журналистов он, мол, спаивает. По этому поводу Коккинаки велел жене достать две бутылки пива и мы их действительно и торжественно распили.
Сегодня Алексеев попробовал слетать с тонной. Допер до облаков, не мог (либо не решился) пробить и сел. 21 августа он оказывается сделал 12089.
Сегодня Шевченко испытывал новый «R-Z», свалился в штопор, не мог выйти и на 600 м. выскочил сам и техник. Самолет — вдребезги.
Сегодня же пришло сообщение, что первые три полета Кокки (17 и 26 июля и 3 августа) зарегистрированы.
Утром у Каминского в аэропорту встретил чехословацких летчиков капитана Полма и надпорутчика Зеленого, пролетевших без пересадки на спортивном самолете (вес <280 кг.) без посадки 1651 км. из Праги в Москву. Мотор — 36 сил.
Днем Каминский вылетел в Прагу, открывая линию Москва-Прага. Я смеялся над ним:
— Летишь ты на «РНТ-9». Два мотора по 450 сил. А сделаешь по дороге 5 посадок и будешь ночевать. А тут — 36 сил!
Вечером пилотов принимал ЦАК. Полма изливался в любви: «Я чувствую себя здесь больше, чем дома» Делился планами: весной 1937 г. хочет бить рекорд англичанина Брука перелета по маршруту на спортивном самолете из Гамбурга в Кейптаун (Ю.Африка) вместо 17 за 12 дней, а рекорд дальности на самолете весом < 560 кг. — на Сибирь. Секретарь посольства др. Брож провозгласил тост «за первую конную и ее вождей».
Был у Алексеева. Он рассказал любопытную историю. 19 августа он хотел слетать с тонной на побитие рекорда (на «АНТ-40»). На 800 неожиданно потерял сознание. Самолет посыпался вниз. Он пикировал со скоростью около 600 км/ч. Тысячах на двух Алексеев очнулся от резкого хлопка — напором воздуха вдавило «моссельпром»{12}, выбило стекла в кабине. Алексеев не помнит, как сел. Забыл выпустить шасси и сел на брюхо. Сел благополучно. Ремонта недели на три. Алексеев рассказывает, что 21 августа по баротермографу у него давление было 154 у Кокки — 163. Т.е. Алексеев был выше на 300–350 метров. Это хочет доказать полетом.
Между прочим, Коккинаки показал полученную им только что книжку пилота I класса. Оказывается, раньше он, Чкалов, Пионтковский получили от «Аэрофлота» только 5-й класс. Они не брали и им запрещал «Аэрофлот» летать без книжек.
Сегодня Кокки смотался с двумя тоннами. Вылез довольный. Обработка завтра. Спортивные комиссары чуть смущены — Спасский опоздал и вместо него приборы пускал в ход какой-то шмендрик. Вечером сидели у А.В. Белякова — завтра уезжает. Пили. Встретили там Чкалова и Тайда{13}.
Утром провожали тройку в Сочи. Чкалов появился за полминуты до отхода поезда. Еле успел сесть. Хмельной. Вечером позвонил Володя.
— Плохо, Лазарь. Приборы, гады, подвели. Нельзя засчитать. Обидно очень.
— Мы все-таки дадим.
— Приезжай.
Приезжаю — валяется на ковре с женой и ее подругой. Играют в преферанс. Перед ним бутылка пива, бокал.
— Пей! Все равно скажут, что спаиваю. Семь первых!
Он уже отошел. А был весьма расстроен.
— Да как же. Ведь на этом финишировал работу. И так прекрасно слетал. Вылез и знал, что побил.
— Пойдешь опять?
— Обязательно. Ведь на 2–2,5 всегда перешибу.
Его жинка рассказывает: «Я и не занала, что он вчера летал. Ложимся вчера спать, я спрашиваю:- Вова, а сколько рекорд? Он говорит — у меня 10400. — Вовка, да ты разве летал? — Да нет, спи, спи, красивая!»
Днем был у Ушакова. Сообщил ему о своих планах. Он сказал, что возможно он поведет экспедицию. Вчера зашел Громов с женой. Подробно рассказывал о перелете. Осведомленность и эрудиция — исключительны.
— Над Сахарой — половину ночью. Ветры попутные — 20 км. в час. Машина выдержит хорошо. Крыло сделали неплохо. Спать будем. Удивляюсь, почему Чкалову есть не хотелось. Мы очень хотели есть в своем трехдневном полете. Термосы остыли в день. Возьмешь курицу — холодная, вода — тоже, а колбаса «салями»- хорошо.
Вообще как только долетим до берега — рекорд будет на 600 км (или тысячу — как считать). Так что есть только два выхода — или долетим или разбиться. А по берегу — сколько хватит бензина. Ориентироваться поможет луна. Вести трудно — очень различные условия. С этой точки зрения — оставляя в стороне опасность — через Северный Полюс лететь гораздо легче. В смысле пилотирования. Я думаю, что в будущем году наши уже полетят. В будущем году думаю совершить перелет вокруг света без посадки с доливкой в воздухе. Двукратной. Такого перелета еще никто не делал и заполнить эту графу было бы полезно. Уверены ли мы в успехе? Трудно сказать, что наверняка долетим. История перелетов на дальность знает столько же неудач, сколько удач. Летим для того, чтобы долететь.
Сегодня сидел в редакции. Говорил по телефону. Позвонил Громову. Он несколько возбужден.
— Плохо дело. Крестинский говорит, что Бразилия не хочет дать разрешения. Я думаю, что ломается. Иначе получается черт знает что. Второй вариант гораздо сложнее и подготовка потребует очень много времени. Вечером буду у наркома.
Позвонил Прокофьеву.
— Не теряй с нами свяжи. Увидел плохую погоду и успокоился. А нам и такая погода годится. Берем ставку во чтобы то ни стало в течение ближайших дней сделать. Как только промелькнет более или менее подходящее — так есть в полете. Вот на завтрашний день очень серьезно смотрим. Позвони обязательно.
— Позвоню!
Каува приглашал на банкет завода в честь Кокки. Не мог поехать — дежурил.
Днем позвонил Прокофьеву.
— Есть подозрение.
Позже позвонил мне Беляков Михаил.
— Будьте готовы!
Вечером поехал в редакцию (был сегодня выходной). В 11 позвонил Прокофьев:
— Собираемся. Обстановка больно благоприятная. Правда на западе собираются облака. Жди звонка моего.
Ждали. Экипаж ушел спать. В три часа ночи они пришли и засели вместе с метеорологами. Сидели два часа, прикидывали все и наконец решили отменить.
В 5–20 утра я позвонил Георгию. Голос его мрачный, угрюмый.
— Езжай спать.
— А когда?
— Думаю, что в ближайшие дни.
Небо покрыто облаками. Туман. Сейчас я уже дома. 6 часов утра. Вот так выходной! Сегодня купил драп на пальто (2,5 метра по 300 рублей) Хорош!
Днем Коккинаки все же слетал. Выбрал просвет в жутком дне и выскочил в какое-то немыслимое окно. Мерз (вверху было — 62 градуса мороза), чувствовал себя очень плохо, летел простуженным.
— Вечером полежал в горячей водичке — стало легче. Сейчас думаю выпить рюмочку семидесятилетней «старки»- говорят помогает.
Звонил Громову.
— Пока ничего ясного.
Вспоминается одна его реплика.
— Самое лучшее в полете — это не орехи «кола», а сон. Помню сменишься, ляжешь, никак не можешь уснуть. Потом вдруг замечаешь, что перестал слышать звук мотора. Оглянешься — спал 40 минут. И это замечательно освежает.
По редакции гуляет моя фраза: «В Мадриде никогда не бывал, читать о нем не приходилось, а писать — писал».
Вечером были у Коккинаки. Разговаривали. У входа стояла какая-то девушка и просила взять ее с собой: посмотреть на Коккинаки. Кто-то взял. Расспросили — рабфаковка 4 курса Плехановского рабфака комсомолка Лида. Хотела посмотреть на живого. «Очень понравился».
— Работу по ЦКБ-26 закончил.
А вечером он с женой приехал в редакцию, смотрел типографию, радовался как ребенок.
— А знаешь, Лазарь, высота больше 11000 (днем была неизвестна). Я тогда думаю еще раз с тонной сходить попробовать.
Валентина Андреевна жаловалась:
— Екает, екает, когда летает. Особенно при его манере брать бензина в обрез. И потом обижает, что скрывает, когда летит.
— Это из деликатности. Чтобы не тревожилась.
У Громова дела неважно. Разрешения еще нет. А время уходит.
Вчера кто-то в Щелкове лазил с 5 тоннами в тренировку. Надо узнать.
Вчера был Ботвинник с женой. Он зашел почти прямо с поезда, с Ноттингемского турнира. Рассказывал о турнире, своих впечатлениях (см. «Правду»).
— Последнюю партию с Винтером я играл ничего не соображая. Накануне спал не больше двух часов.
Сегодня должен был, наконец, прилететь Леваневский. Но вчера его прилет неожиданно отложили на завтра. Видимо дело в том, что сегодня закончились маневры в М... и завтра очевидно на встрече сможет быть Ворошилов. Сегодня обсуждали план — где сесть ему — в Щелкове или в Тушино. Решили — в Щелкове. Молотов утвердил.
Вчера и сегодня разговаривал по телефону с Эстеркиным, в Свердловске. Он мне передал нежные приветы Леваневского и Левченко.
Отлично гонит Молоков. Сегодня он уже в Архангельске. Есть решение посадить его на Москва-реке, у ЦПКиО. Там садился и Линдберг.
Сегодня встречали Леваневского на Щелковском аэродроме. Мы стояли у трибуны, нас никуда не пускали. Около 5 часов подъехала закрытая машина. В ней сидели Молотов, Каганович, ....[зачеркнуто].
К ней подбежал кто-то из оперодовцев{14} и машина отъехала с сопровождающими к краю аэродрома. Мы стояли.
Вдруг Геккер меня окликнул:
— Видел Рудзутака? Вот он пошел к машинам!
Я сразу ринулся вперед, догнал Рудзутака и пошел рядом с ним. Слышал, не оборачиваясь, как охрана сдерживала кинувшихся за мной газетчиков.
Леваневский уже рулил по аэродрому. Увидев машины он остановился, выглянул в окно. Левченко спрыгнул на землю, его окружили. Следовавший за мной хвост газетчиков распался.
Молотов пожал ему руку.
— Привет, поздравляю. Очень рады.
Каганович протянул ему большой красный конверт.
— Вам лично от товарища Сталина!
Левченко прочел и кинулся к самолету. Леваневский непрерывно кричал:
— От винта! Убьет!
Я тихо обошел самолет, нашел дверку и влез внутрь. Навтречу мне кинулся Оскар.
— Лазарь! Ты здесь! — мы расцеловались. Затем с Левченко.
— Смотри — письмо от Сталина, — показал он мне.
Я прочел, личная подпись. А на передней переборке самолета — портрет Сталина.
Леваневский вышел из пилотской кабины в общую.
— Здравствуйте, здравствуйте, вот и встретились опять!
Он крепко пожал мне руку и пошел к выходу. Подошел к Молотову и отрапортовал, вытянувшись:
— Товарищ председатель совета народных комиссаров. Разрешите доложить, что перелет Лос-Анджелес — Москва закончен благополучно.
Молотов пожал ему руку.
— Поздравляю с большим успехом. Очень рады вас видеть.
Каганович:
— Вот вам лично от Сталина.
— Как долетели? — спросил Молотов.
— Хорошо. 295 давали.
— А последний этап?
— Тяжелей. И на аэродроме здесь трудно. Боялся, что винтом фотографов убьет.
— Ну пойдемте к трибуне, нас ждут — сказал Молотов.
— А как с машиной?
— Да вот хозяин тут, озаботится — ответил Молотов, показывая на Янсона.
— Разрешите лучше мне самому отвести ее к трибуне.
— Как хотите.
Леваневский сел и подрулил. Молотов и другие ждали.
— Хозяин. Не доверяет машины, — одобрительно заметил Коганович. — А откуда тут комары?
— Леваневский из Лос-Анджелоса привез, — засмеялся Молотов.
Пошли на трибуну.
— А где семьи? — спросил Молотов.
— На соседней трибуне.
— Давайте их сюда.
— Тов. Леваневская, идите сюда — пригласил Каганович.
Митинг — см. «Правду» от 14.09
Дали о полете Юмашева с пятью тоннами. Вечером вытащили Леваневского и Левченко к нам в редакцию. Затем по его приглашению я и Оскар поехали к нему домой.
Пред этим мне позвонил Чкалов и сообщил, что завтра «ДНТ-35» летит в скоростной перелет в Ленинград и берет меня с собой.
— Еще кто-нибудь?
— Никого.
У Леваневского был Янсон{15}, (вычеркнуто), Водопьянов, Ушаков{16}, Серкин{17}, Жигалев и мы. Было весело и хорошо.
Водопьянову я сказал о своем проекте.
— Согласен?
— Согласен!
Слетал в Ленинград. Написал (см. «Правду» от 17 сентября) Толковал с Громовым: вмешался Молотов. Ответа еще нет.
Вечером узнали, что Сталин прислал приветствие Юмашеву. Я ему позвонил, передал текст, поздравил. Взял беседу.
Юмашев сходил сегодня с 10 тоннами.
Сегодня прибыл Молоков со своим экипажем из северного перелета. Встречали на Москве-реке. Были Молотов, Ворошилов, Каганович, Андреев, Хрущев.
Была очень теплая встреча. Хрущев обнявшись ходил с Молоковым, долго с ним разговаривали Каганович и Ворошилов. (см. отчет в № от 20 сент.)
Летали вместе Юмашев и Рыков. Рыков не дотянул до аэродрома и сел в лесу. Снес крыло. Не хватило бензина.
— Почему вы полетели? — Юмашева.
— Было поздно. Но раз полетел Рыков...
Звоню Дейну{18}. Он отвечает:
— У меня сидит Моисеев. Хочет идти с 5 и 10 тоннами. Просят приборы.
Звоню Коккинаки.
— Договорился я с Марголиным о машине. Хотел сам слетать — забросить груз, чтобы весь кагал не достал. Узнал Яша — говорит, зачем отдавать славу чужому заводу. Уговорил. Сейчас просил у меня приборы. Вот горячка! А мне скоро лекцию читать. Тяжелее полетов.
Был Юмашев.
— Громов не хочет. Бразильцы отказались. Намечаем французскую Гвиану. Тысяч 11. Громов говорит — мало, нет смысла. А я думаю — стоит, лежит — надо взять. Трасса только труднее.
Рассказал забавную историю. Испытывал он «Сталь-6» Бартини. На земле пробовать нельзя, надо в воздухе. А машина с одним колесом и паровым охлаждением. Все говорят не выйдет. Поднялся — и сразу ничего не видать. Пар как из самовара. Приборов не видать — в тумане, как в бане. Боится — разлетится хозяйство. Быстренько сел. Потом разобрался. Летал — садился отлично. Талантливый конструктор.
— Обязательно хочу сходить на осеннюю выставку художников. Очень люблю Юона. Вот бы привлечь к авиационной тематике. Сам начну зимой накручивать.
Вчера был Яковлев. Пионтковский летел на «ВИР-12» от Москвы -через Севастополь до Москвы, но сел в Харькове на обратном пути. 2000 км. Яковлев хочет бить около десятка рекордов. Показывал список.
День прошел тихо и степенно. Был на «Динамо», дал отчет на первую полосу о митинге, посвященном Испанским событиям.
Вечером позвонил Моисеев.
— Ходил на «ТБ-3» на 6000. Посидел там час — привыкал к кислородному голоданию. Слез, перелез на «СГ» — слазил на 7000 без кислорода, пробыл полчаса. Ничего, выходит.
— Приезжай, и тебя поголодаю.
Я поблагодарил, предпочитаю быть сытым, а не голодать. Его рекордная машина уже вышла из цеха, доделывается на поле.
Вечером зашли Леваневский и Левченко. Говорили о всяких вещах. Сигизмунд несусветно ругал АНТ. Я ему рассказал о «ЦКБ-26». Он страшно заинтересовался. Заставлял меня рассказывать и рассказывать.
— Вот это машина! Это настоящая машина!
— Постойте! — уже сейчас она значит может прийти (7х8=48 8х8=64 и т.п.) около девяти. Да можно добавить, доделать.
— Вот это машина! Обязательно надо с ней познакомиться, и с конструктором.
— А если закрыть заднее место, — вставил Левеченко.
— Погодите, Виктор Иванович. Это вещь.
— Вообще через Северный Полюс переть нет смысла. Нужно идти через полюс на побитие рекорда.
— Но машина одна, С.А. и она у Коккинаки.
— Ничего, сделают другую.
Вечером позвонил Кокке.
— Как дела?
— Собиаюсь лететь на высоте в Сталинград или Оренбург. Пойду как только будет погода — сейчас все станции работают на меня.
— О-кей!
— Сложно?
— Очень. В прошлом году Вилли Пост ? стр29 ходил. В скафандре. И то вылез мутный. А какой был замечательный летчик!
Сегодня было совещание у Ткачева о прокладке воздушных путей в Америку. Выступали Ткачев, Леваневский, Слепнев, Левенко, Фарих, Карф.
Леваневский прислал мне записку: «Прошу организовать встречу с Илюшиным (конструктором). Когда можно? С.Леваневский».
Ага, начинается!
Утром заехал за Левченко и поехали на Москву-реку провожать Молокова в Красноярск. Погода жуткая.
— Отложи!
— Видали хуже. Это — хороша.
— Улетает наша квартира, — вздохнул Беравин{}.
Оттуда поехали завтракать к Ляпидевскому. Затем встречал женский автопробег.
Поехал к Прокофьеву. Ходит мрачный по кабинету. Не подписывает никаких бумаг.
— Завтра пойду к командарму. Буду проситься в Оренбург. Пойдем, посмотри какая там прекрасная погода (повел в свой ГЭМС)
— А какие замечательные приборы достал (оживился). Один для количественного определения кислорода от земли до потолка, другой — ... (я забыл). Ни одним наблюдением не хочу поступаться — что толку в одном голом рекорде. Поедем ко мне чай пить!
Вместе с Украинским поехали. Дед поставил чайник, сходил за конфетами и сушками.
— Больше всего на свете люблю хлебные изделия, — говорит Украинский и грызет, грызет сушки и сухари без конца.
Прокофьев подходит к окну, смотрит на дождливый мокрый снег, на мерзостную погодную слякоть.
— Все равно улетим, — говорит он.
Звонил Юмашеву.
— Воспользовался плохой погодой — сходил на осеннюю выставку художников. Слабенькая., в газетах она выглядит сильнее.
Нарком одобрил мой проект, обещал поставить в правительстве.
Был у Ушакова. Лежит больной. Почки. Нервный. Сообщил, что его прочат в начальники метеоуправления при Совнаркоме.
— А как тогда быть с Антарктикой?
— В отпуск! Поедем организовывать метеостанцию на Южном полюсе.
Утром, в 12–40 с Щелкова улетел в беспосадочный полет на 30 часов и 4100 км. пилот НКТП Фиксон. Летит на паршивом самолете «САМ-5-бис», с мазутом «М-11». Об этом самолете сам конструктор Москалев говорит извиняющимся тоном.
Вечером заехал за Яшей Моисеевым и поехал на доклад Коккинаки в Политехнический музей. Яша гордо шел со всеми своими пятью орденами. Ехали обратно:
— Хочу сходить с 5, 10 и 13 тоннами, а потом на скорость с грузами. Эх, слетал бы я в Испанию — старое сердце военное порадовать.
— Я воспитываю в молодежи самолюбие, честолюбие. Это основное в жизни.
Днем позвонил Кокке.
— Ой, Лазарь, какое дело задумал. Если Бог поможет — знаменито получится.
— Ага, с часами в руках?
— Да. Правильно. Могу свежую «Правду» взять.
Вечером он приехал к нам в редакцию. Затем мы поехали с ним на вокзал. В дороге разговорились, потом полчаса сидели у здания редакции в машине и доканчивали разговор.
— Думаю пройти из Москвы до Хабаровска в одни сутки. На «ЦКБ-26». Это сильно тяжело. В это время года никто на восток не лазил сквозняком.
— Возьми меня.
— Все дело будет зависеть от центровки. Я все заполняю баками, бачками, насобирал всяких, вплоть до консервных банок. Весной я просил разрешения у Хозяина. Он сказал «погоди, рано еще, испытай сначала машину». Сейчас время подошло.
— А может непросвещенный человек, пробыв на высоте 4000 сутки дать потом молнию?
— Человек все может (смеется). Но будет тяжело. Определенный ответ я тебе пока не дам: как задняя центровка.
— А за погодой уже следишь?
— А как же! Собачья погода на востоке. Ну пойду, если нельзя на 3– на 4-х, нельзя на 4-х — пойду на пяти, на шести тысячах.
— До какой высоты лазил без кислорода?
— На 7 с половиной летал. Ничего. Выше не приходилось. Ох, если выйдет! Какой японцы шум поднимут. Ты представляешь: в сутки от одной границы до другой. Но для себя я рассматриваю этот полет как тренировочный.
Был Леваневский. Заехал «специально» достать Ильюшина.
— Сегодня я был у М.М. Кагановича{19}. Говорил с ним. Объяснил, что сейчас лететь на «АНТ-25» — значит позориться. Нужна современная машина. Он говорит — а вот и возьмите Ильюшина. Хороший конструктор. Я ему ответил, что имею его в виду. А пора уже начинать. Через несколько дней я уеду на три месяца в Америку. А он пока тут будет готовиться. Я ему смогу привезти из Америки что нужно. А то время уходит.
Я сегодня делал полосу, посвященную итогу арктической навигации. Выправил подвал Шмидта, сделал статьи Цатурова, Мелехова.
Сегодня вечером у меня в редакции наконец состоялась встреча Леваневского и Ильюшина. Леваневский прямо сказал зачем ему нужна машина — Ильюшин ответил, что для этой цели он уже готовит одну машину для Кокки.
— Но ведь можно сделать еще?
— Можно. Я делаю так-то и так.
И объяснил. Леваневский заволновался.
— Так это же тридцать часов!
— Да.
— Так это около 12000.
— Нет, больше десяти, — скромно ответил Ильюшин.
В таком духе шел разговор. Около трех часов.
Прощаясь Ильюшин тихо сказал мне:
— Знаешь, я все таки думаю, что Володя раньше их всех смотается.
Все изменилось под нашим Зодиаком. Уезжая 11 октября в Ленинград встречать возвращающегося из-за границы Булганина, я встретил на вокзале Юмашева
— Что слышно?
— Плохо дела. Перелет заглох. Как говорят шахматисты, противники разошлись вничью, точнее — все проиграли. Собираюсь лететь на скорость с грузом, но тут самое легкое — полет, все остальное страшно сложно. Часы должны тарироваться 51 день, маршрут нужно утверждать в Париже, с воздуха я должен снимать этапы. Тьфу!
Вчера говорил с Прокофьевым. Позвонил ему в 12 ночи в штаб.
— Что ты так поздно сидишь?
— Дела.
— Нас они интересуют?
— Даже очень. Но не сегодня. Ближайшие дни.
Звонил Моисееву.
— Готовлюсь. Ходил на 7000, лазил в барокамеру. Езжай!
Кокки вчера делал доклад на обед. заседании стратосферной комиссии Акад. Наук и страто. к-та ОСО.
Почти месяц не записывал. Никуда не годится. Правда, особых событий за это время не случилось. Сейчас хочу отметить основные.
В конце октября Сергей узнал о приезде Микояна из длительной заграничной поездки. Приезжаю на вокзал. Подходит поезд из Минска. На перроне — заместители Микояна — нынешние и бывшие: Болотин, Гроссман, Бадаев. Из вагона вышел Микоян. В пальто, шляпе.
— Пятнадцать лет знаю Анастаса — никогда не видел в шляпе, — говорит Болотин.
Поздоровавшись он быстро идет к машине. А жены нет, Микоян ждет, рассказывает:
— Проехал по одной только Америке около 500 000 миль. Все увидел. Показывали охотно. Любопытный народ: свое дело отлично знают, чужого совсем не знают. А у нас наоборот — своего дела не знают, а в чужом разбираются замечательно. Любой из вас может доклады читать о работе соседа.
Смех.
— А воруют там много?
— По мелочи — почти совсем не воруют, по крупному — сильно. Наказание строгое — поэтому предпочитают попасться — так уз за дело.
— Был во Франции в Шампани. Сколько думаешь там бутылок вина? — спросил Микоян кого-то.
— Не знаю.
— 20 километров!
— Торговля идет легко: все готово, развешено, расфасовано.
Много еще рассказывал. А беседы не дал.
1 ноября Алексеев наконец слетал. С тонной. Набрал 12685 метров. летал в Каче. Побил-таки рекорд Коккинаки.
10 ноября Нюхтиков{20} и Липкин{21} побили Юмашева с 10 000 км. Поднялись на 7032 метров.
Через день после полета Нюхтикова ко мне пришел Яша Моисеев.
— А меня забыли?
— Как так?
— Ведь я первый испытывал эту машину 2 мая прошлого года после полета на параде я был представлен Ворошиловым Сталину и Серго, Сталин пожал мне руку и долго осматривал машину.
— Сказал от тебе что-нибудь?
— Нет. Я ведь молчал — военный человек. Так не забудь как-нибудь отметить.
Несколько дней назад разговаривал с Семеновым.
— Мы придумали приспособление одно. Резиновые амортизаторы. Старт будем давать в воздухе! Во!
Рад и Прокофьев:
— Скоро сможем положить на Альтовского{22}. Пришлем своим друзьям пригласительные билеты из плотного картона с золотым ободком и напишем как на футбольных афишах: «в случае ненастной погоды матч не отменяется» или «игра состоится при любой погоде».
Он бедняга совсем вымотался. Лицо стало нервным цвет — желтый. Несколько раз ему давали (вернее силой посылали) в Архангельское. Побудет день-два и сбежит. Фира даже тихо жаловалась по начальству.
— Погоди, — отвечал на все Георгий, — вот слетаем, тогда все сделаем и отдохнем, и квартиру оборудуем, и в театр даже сходим. Готовь тогда, Лазарь, бутылку коньяку!
Сегодня у нас вышла моя заметка об альпинизме. Вечером, в зале профсоюзов Дворца Труда был доклад Евг. Абалакова о его восхождении на Хан-Тенгри. Собрались московские альпинисты — человек 800. Хай, крик, аплодисменты. Абалаков говорил два часа. Затем выступил Крыленко. Встретили в штыки. Ну и ... (зачеркнуто).
С международной выставки в Париже приехал Кокки. Я позвонил ему, что Лабенко{23} собирается бить рекорд с грузом на гидросамолете.
— Меня знаешь, Лазарь, это уже не трогает. Я дал эти рекорды в серию, все идет нормально. Вот сели бы не били — тогда волновался бы.. А сейчас надо другую идею в серию закладывать...
За это время, пожалуй, самым интересным авиационным событиями были полеты Гроховского на «Р-5» с 10 и 16 людьми. Позавчера вечером я и Левка заехали к нему на квартиру. Сидели, толковали о всяких делах. Туполева он ненавидит звериной ненавистью:
— Он меня съел. Он ест всех, кто строит самолеты, отличные от АНТ.
Затем он перешел к своей последней идее:
— Разрабатывая систему самолета-снаряда я пришел к новой теории всемирного тяготения и дал новое объяснение движению всей галактики, Земли, солнца, происхождению солнечных пятен на земле и всякой прочей вещи.
Башка у этого человека гениальная. Это — Эдиссон авиации, человек, не знающий преград технике.
Вчера в редакцию пришел Прокофьев. Виделись мы с ним до этого на выпуске аэроклубовцев. Веселый, довольный.
— В начале января — жду.
— А Юрий?
— Юрий, выздоровел, начал работать. Пойдет самостоятельно месяца через три на «ОСО-2». Еще с кем-нибудь.
— Со мною!
— Ну что ж, и с тобой.
Позже зашел Шевченко. Ругательски ругал стратопоезд. Рассказывал, как однажды садился после обрыва троса с километром троса.
— Хотел выпрыгнуть — обидно биться из-за паршивого планера — не вылезешь. Еле сел.
Рассказал о своей последней летной аварии.
— Нужно было проверить наш разведчик в штопоре. Набрал тысячи две и начал штопорить. Витков 15 сделал и вижу, что машина не выходит в нормальное положение. Попробовал еще — и мотор сглох. До земли — метров 700. На 25 витке приказал летнабу выкидываться. Тот моментально выбросился и его пулей отбросило в сторону. Я посмотрел — раскрылся. Начал сам выкидываться. Трудно. Сижу в центре тяжести — прижимает. Машина сделала уже 28 витков. До земли 450–500 метров. Наконец выскочил, раскрылся. Вздохнул свободно. В этот момент меня догнала машина и крылом по стопе — раз! Половину перебила. Здоровенная встряска. Парашют мешком. Пер к земле пулей. Но отделался удачно — сел на Кр. Пресне и всего-то сместил все суставы. Счастливый билет! Один из 1000. Лежал 2 месяца.
Делился планами. Сейчас облетывает тренировочный истребитель «НВ-2» — инж. Никитина. Хвалит. Очень просит написать. Родное ему дело. Конструкторы Шевченко и Носиков сами сделали эту машину. Все воскресения выкались, все свободные вечера.
Затем страдает за амфибию. Того же Никитина. Почти готова, нет только мотора. С увлечением чертил ее вид. Собирается на ней бить рекорд дальности. Долго всматривался у меня в таблицу.
А затем носится с идеей построить сверхлегкую машину на 10–13 тысяч. «И нужно-то только полтораста тысяч рублей. Пойду завтра к Якову просить..»
Сегодня провел почти весь день у Брюхоненко. Толковали по душам.
— Вам я все рассказываю и показываю, потому что удостоверился в Вашей порядочности.
Он развивал мне свои планы. Скоро ему дадут клиники, в т.ч. у Склифосовского, в коих он будет экспериментировать над людьми.
— Только ради Бога не пишите — и так меня поднимают днем и ночью. А тогда будут со всех концов страны свозить мертвецов. Сейчас мне проблема оживления человека полностью ясна. Я могу твердо сказать, что принципиального отличия между оживлением собаки и человека нет. Я абсолютно убежден, что оживление трупа — дело уже не техники, а времени.
— Что же мешает?
— Видите ли, дело все-таки очень сложное. Нужно прежде всего знать группу крови. Затем у собаки мы ведь умерщвляем второго пса, берем у него кровь и легкие, а здесь где взять? Однажды мне привезли 7 трупов, утонувших при аварии речного трамвая. Мы сначала попробовали обычные медицинские средства возврата жизни (мы обязаны были это сделать), а когда пустили автожектор было уже поздно.
Мне вспоминается рассказ проф. Спасокукоцкого о том, как Брюхоненко оживлял одного покойника.
— Это, — говорил профессор, — было страшное дело. Покойник открыл глаза, щеки порозовели, на губах появилась пена, из глаз потекли слезы, трупный цвет пропал. Но больше ничего не удалось сделать.
Дня через два после убийства французского президента ..... (пару лет назад) я разговаривал с директором ин-та переливания крови Багдасаровым.
— Что ж, — сказал он, — если бы там находился Брюхоненко со своим автожектором, м.б. президент и остался бы жив.
Как-то Брюхоненко рассказывал мне:
— Несколько дней назад меня усиленно разыскивали везде. Наконец нашли. Оказывается повесился кто-то из родственников (зачеркнуто). Я загорелся: случай, который дает надежды на благоприятный результат. Но нашли меня слишком поздно. Несколько часов мы возились с ним, но, увы, безрезультатно.
Вообще работники института говорят об оживлении человека, как о деле завтрашнего дня. М.К. Марцинкевич объясняет мне работу физиологической лаборатории:
— Мы стремимся продлить срок между наступлением смерти и началом оживления. Наша ближайшая задача разработать методику после 30-ти минутного перерыва (сейчас — 11 минут, в острых опытах — до 30).
— Зачем вам это нужно?
— Видите ли, 30 минут — это уже реальный срок. За это время можно, скажем, доставить утопленника в институт, привезти повешенного. Я уж не говорю о том, что вполне можно успеть в больнице перетащить внезапно скончавшегося больного из палаты в операционно — оживленческую лабораторию.
Сегодня прилетели из Парижа на «АНТ-25» Чкалов, Байдуков и Беляков. Встречал их. Вышли иностранцами — в шляпах, пальто, ботиночках, крахмальных воротничках. Летели с 17 декабря.
Вечером Чкалов пригласил меня и Льва к нему. Приехали. Косой. Показывал вещички. Потом позвал меня в соседнюю комнату, выгнал всех, снял с меня галстук и надел другой.
— Долго думал, чем тебя порадовать. Ты бы сказал. Не обессудь, если не уважил.
— Валерий, брось. Я ничего не ждал.
— Я тоже не ждал, а ты вон какие статьи писал обо мне.
Я даже растрогался. Расцеловались. Чкалов гневно и просто рассказывал, как у подъезда отеля «Режина»{24} безработные отворяют двери и кланяются в пояс до тех пор, «пока идешь, подымаешься по лестнице, заворачиваешь. Да, вот...»
Зашел разговор об экспедиции Папанина. Валерий опять вернулся к своей идее северного перелета.
— Через несколько дней опять пойду к нему. Прошлый раз мне показали кукиш, сейчас может тоже покажут, а может...
Днем Громов мне сказал, что «АНТ-3Г» будто вылетел. Я позвонил в Кельн — выбыли, в Берлин — выбыли. Наконец застал в Кенигсберге. Говорил с Арнольдовым, Алексеевым{*24}, Чекаловым{25}. Ребята были очень рады. Довольны, что связался.
— Приходи, обязательно, на аэродром.
Наконец прилетели. Корзинщиков{26} рассказал между прочим, что в Кельне ночью часовые на всех лопастях машины нарисовали свастику. Комоленков плюнул на тряпку и стер.
Утром беседовал с Полиной Осипенко{27}.
Был на награждении жен командиров часами. Дело было в ЦДКА, за столами — жены и фрукты, за центральным столом — Ворошилов, ...[зачеркнуты 5 фамилий] и др.
Ворошилов их приветствовал, затем маршалы обошли столы и раздали женщинам 450 золотых часов. После начались речи жен. Одна их них сказала (жена командира северной военной флотилии), что они сделают светлой вечную темноту полярной ночи. Ворошилов засмеялся:
— Ну какая там темнота. Мне довелось жить на севере. Там где я жил всегда северное сияние светило.
Жена казачьего командира рассказывала, что они научились отлично рубать.
Закрывая речи нарком сказал:
— В искусстве владения клинком я м.б. с вами еще поспорю, ну а вот в ораторском искусстве никак... (и продолжал речь... — см. Правду от 27.12.1936)
Кончилось заседание. Группа женщин столпилась вокруг наркома. Вдруг одна жена раскидала подруг и бросилась на шею Ворошилова. Могуче обхватила и целует. Он вырывается — она крепко держит его и кладет голову то на правое, то на левое плечо. Кругом смех, одобрение. Коля Кулешов поставил стул и не торопясь успел снять пять кадров, пока нарком сумел освободиться.
Фира Аранштам{28} рассказала забавный штрих. На награждении группа московских делегаток попросила Стасову, идущую в президиум, передать наркому, что жены его очень любят. Ворошилов ответил: «Я очень тронут. Но если они молодые, то это безнадежно, если старые — то это очень лестно, но я первый сторонник и друг безопасности».
Днем беседовал с Члитовским{29}. Оказывается он своим электромагнитным концентратором (см. Правду от 29.12) лечит опухоли и гонореи. Он забавно рассказывает, как Серго вызвал гл. инженера ЧУМП{30} Точинского и показывая сему кусок листового чугуна спросил:
— Что это?
— Чугун, — подсказал Члитовский .
— Нет, не чугун, — отвечал Точинский.
— Чугун, — повторил Члитовский.
— Нет, не чугун!
Вечером сидел с Левкой у Байдукова. Тот рассказывал о посещении Сталина в Сочи летом этого года. Валерий напился и заставил всех. Сталин со Ждановым играли на биллиарде против Байдукова и Корейкиса{31}. Первые две партии (в американку) выиграли первые и все время «подначивали». Затем три партии выиграл Байдук. Положил он кий и говорит партнерам: «Вам еще учиться у нас надо». Сталин засмеялся.
— Играет он очень своеобразно: не целится. Держит кий на весу, затем опускает его на левую руку и в тот же миг бьет. Получается впечатление, что играет одной рукой.
[Между прочим рассказывал об игре Сталина на биллиарде недавно Ровинский. Сталин как-то играл в Абхазии с Лакобой. Лакоба хитрый мужик и решил сдипломатничать — раз не положил верного шара, второй...
Сталин опустил кий на стол, посмотрел на него внимательно и спросил:
— Ты будешь играть, или не будешь играть?
Лакоба начал спешно класть.]
Ребята просились через Северный полюс. Сталин:
— Подождите. Не терпится. Там не изучено, неизвестно.
Вечером был на X-летии Пролетарской дивизии. В числе других юбиляра приветствовала делегация московских рабочих от имени которых выступал инженер Зис Зотов.
Буденный подозвал меня и попросил:
— Ты обязательно напиши, что отец Зотова был у меня в Первой Конной начальником полевого штаба, а вот его сын сейчас выступает как инженер. Всего у него, заметь себе, три сына: старший — начальник цеха, средний — приват-доцент, а младший — инженер. А сам Зотов — сейчас у меня помощником инструктора кавалерии РККА.
Обязательно покажи, что советская власть с людьми делает.
— 29 декабря. Сегодня появилась моя первая вещь за подписью Л.Береговой. «Печь: прокат и штамповка чугуна»